Ցուցմունքներ քննիչ յանձնաժողովին

ПОКАЗАНИЯ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ

I

 

1862 года октября 13, 16, 18, 23, 24 и 25 ч., в Высочайше учрежденной в С. -Петербурге Следственной комиссии, кандидат С. -Петербургского университета

М и х а и л Н а л б а н д о в на предложенные ему вопросы показал:

 

В о п р о сы:

1.

Как ваше имя, отчество и фамилия; из какого звания вы происходите; сколько вам от роду лет; какого вы вероисповедания; бываете ли ежегодно на исповеди и у святого Причастия; кто ваши родители и другие родственники и где они находятся; где вы воспитывались до поступления в Университет; когда окончили курс; где после сего, до арестования вашего, проживали и чем занимались и какими средствами себя содержали; имеете ли вы и родители ваши недвижимую собственность, где и какую; не были ли до настоящего арестования под следствием или судом; если были, то когда и за что, где дело производилось и чем кончилось?

О т в е т ы:

Мое имя Михаил, Лазарев сын, Налбандов; происхожу из мещанского сословия, от роду мне 33 года, армяно-григорианского вероисповедания; ежегодно бываю на исповеди и у св. Причастия; отец мой армянин Лазарь Григорьев сын, Налбандов, житель города Нахичевана-на-Дону; мать моя армянка Мариянна Иоакимовна. Урожденная Черченова. Братья мои: Григорий, Лазарь, Серафим и՝

Лукьян; сестры мои: Варвара и Гайяне, замужем за купцами; первая: за Мартыном Макарьевичем Мясниковым, вторая: за Рафаилом Гавриловичем Чубаровым, - все они имеют постоянное жительство в Нахичеване-на-Дону.

Я воспитывался дома и приготовлялся к университетским занятиям у себя; лично, собственным старанием, без всякой помощи какого бы то ни было постороннего руководителя.

Экзамен на степень кандидата восточной словесности в здешнем университете кончил я в первых числах июня 1860 года. Получив степень кандидата, я отправился в Нахичеван, куда приехал 5 июня 1860 года. В это время нахичеванское армянское общество выбрало меня своим поверенным по делу об индийских наследствах, оставленных тамошними армянами 65 лет тому назад. 17-го августа того же 1860 года отправился я из Нахичевана ( в Эчмиядзин [1] ); приехал в Тифлис 24 того же августа и, получив паспорт 27-го числа, на другой или на третий день оставил Тифлис, следуя в Эчмиядзин, куда приехал в начале сентября 1860 года. Там пробыл я 40 дней, в самом монастыре, и 16-го октября поехал обратно в Тифлис, с отношением Верховного Патриарха, к господину Кавказскому наместнику, по делу упомянутых наследств. 1-го ноября 1860 года выехал я из Тифлиса и приехал в Поти 5-го или 6-го ноября, где одну неделю ждал парохода и, наконец, в десятых числах того же месяца отправился из Поти за границу, откуда возвратился в Россию 25-го или 26-го мая настоящего 1862 года. Пробыв в Петербурге около месяца, по болезни и слабости моего здоровья, в конце июня отправился я через Москву ( где прожил 4 дня ) в Нахичеван, куда приехал 10-го июля 1862 г., и, не успев еще сдать дело и отчет обществу по индийским наследствам, 14 июля был арестован и вывезен из Нахичевана.

После университета единственные мои занятия были индийские дела; путешествие это совершил я за счет армянского общества г. Нахичевана, в силу его по этому предмету приговора, с которого утвержденная, т. е. засвидетельствованная копия находится в моих бумагах. Что же касается до моих личных издержек, к делу не относящихся, то на них я употребил из сумм, в силу приговора, армянского общества, следуемых мне процентов.

Никакого недвижимого имущества я не имею. У отца есть дом, в Нахичеване-на-Дону, где живет наше семейство.

Под судом и под следствием я никогда не был, ни же мои родители, братья и все наше семейство.

 

В о п  р о с ы:

2.

Наименуйте всех ваших знакомых в Петербурге, Москве и других местах России, равно за границею находящихся; когда именно с каждым из них и по какому случаю вы познакомились и в каких находились сношениях?

О т  в  е т ы:

Петербургских армян знаю почти всех, но ни с кем особенно не был в каких-нибудь сношениях, кроме Лазаря Ильича Хафафова, поверенного потомственного почетного гражданина, 1-й гильдии купца Карпа Макарьевича Гайрабетова, в его торговых делах, в Петербурге. С Хафафовым я с детства знаком и кроме дружеских ни в каких других отношениях с ним не был.

То же самое скажу и о Москве, где только был коротко знаком с профессором Лазаревского института, статским советником Степаном Исаеичем Назарьянцом. С ним я познакомился в 1853 году, сделав ему визит как известному между армянами ученому.

Вот мои знакомые в Петербурге и в Москве, с которыми бывал я и в переписках и, кроме чисто дружеских, не имел никаких других сношений.

В Нахичеване-на-Дону я знаком почти со всеми жителями, но, кроме градской главы г-на Гайрабетова, ни с кем не имел каких-либо сношений.

С градским же главой, с потомственным почетным гражданином 1-й гильдии купцом Карпом Макарьевичем Гайрабетовым, я близко познакомился, по случаю индийских дел, и кроме как с главой города не имел с ним других сношений.

За границей, в Индии, я познакомился с торговым домом Апкар и К ^օ, члены которого мне много помогли там, в моих делах, касающихся наследств. По этому случаю я несколько раз писал к ним уже из Европы и один раз послал к ним кондак Армянского Верховного Патриарха, полученный мною в Париже, по делу наследств.

По их рекомендации, познакомился я в Лондоне с английским торговым домом Гибб и К ^օ, через который я получил из Индии, от Апкара, остаток и счет следуемого мне по доверенности наследства.

В Египте я знаком с армянином Альпияром, через которого я пересылал из Индии мои письма к родным и через которого получал их письма. С Альпияром познакомился я у армянского архиерея, в Египте, у которого я был как у архипастыря своей церкви.

 

В о п р о с ы:

3.

Сколько времени и по какой надобности провели вы в Тифлисе до получения вами 27-го августа 1860 года паспорта на отъезд за границу; с кем и какие имели вы в Тифлисе сношения?

О т в е т ы:

До получения паспорта, я только 3 или 4 дня, проездом был в Тифлисе, как я упомянул в 1-м пункте. После, в двадцатых числах, обратно приехав в Тифлис, пробыл до 1-го ноября, покуда в дипломатической канцелярии г-на Наместника Кавказского перевели и засвидетельствовали доверенность, данную мне нахичеванским армянским обществом и утвержденную его святейшеством Армянским Верховным Патриархом Мадтеосом.

Ни с кем ни в каких сношениях не был я там.

 

В о п р о с ы:

4.

Какая была цель вашей заграничной поездки; когда именно вы отправились за границу; в каких местах, какое время и по какой надобности вы находились; с кем в каждом из сих мест и какие имели сношения; когда именно возвратились в Россию и по возвращении, где проживали до арестования вас и чем занимались?

О т в е т ы:

Цель моего путешествия объяснена в 1-м пункте, что я ехал в Индию, по делу наследств. Выехав 1-го ноября 1860 года из Тифлиса, был я в Поти, в Батуме и в Требизонте, проездом, потом в конце ноября приехал я в Константинополь, где ожидал денег из Нахичевана, через торговый дом Валияно, отправился в Лондон, заехав проездом в Мессину, в Неаполь, в Геную, в Турин и Париж. В Лондоне я первый раз пробыл около двух недель, потом приехал в Париж, где, ожидая денег из России, прожил более двух или трех недель, поехал в Лондон, где я жил по известному уже делу, и по получении бумаги из нашего посольства отправился в Париж, где жил около трех недель в ожидании денег, и, не получив их, послал телеграфическую депешу в Нахичеван, чтобы деньги были высылаемы в Марсель, куда я отправился из Парижа и, получив там деньги, сел на пароход и отправился в Египет в конце апреля или в начале мая; из Египта, т. е. из Суэза (в Александрии и в Каире был я проездом), отправился я на пароходе в Калькутту, где жил до начала октября 1861 года. В октябре выехал из Калькутты и через месяц, приехав в Суэз, проехал через Каир в Александрию. В ноябре поехал я в Иерусалим, где жил с неделю, и оттуда возвратился в Александрию, в половине ноября отправился я в Константинополь, собственно по моему частному делу: т. е. по носорогу, которого я отправил в Россию. По окончании моего дела и по окончании записки, которую я писал к г-ну русскому посланнику по армянскому вопросу (копия находится в моих бумагах), я выехал в конце декабря 1861 года из Константинополя и приехал в Париж в начале настоящего года, пробыв там с неделю или десять дней, поехал в Лондон, где ожидал я от Апкара остатка суммы и отчет по оным, но, не получив несколько времени никаких известий, поехал я в Париж купить итальянские 5% билеты, но не купив по высокой их цене, приехал в Лондон и в конце февраля, получив ожидаемые деньги из Индии, купил я там эти билеты и возвратился в Париж больным. Там жил я, лечился и купил на стерлинги русское золото и в половине мая выехал из Парижа, где жил около месяца, и, проездом заехав в Берлин, приехал в Россию, как сказано в 1-м пункте. Что же касается моих занятий и места пребывания до моего арестования, то об этом я сказал в 1-м пункте.

Касательно знакомства, я уже говорил во втором пункте, но так как еще раз объяснили мне, каких именно назвать знакомых, то присовокупляю здесь имена людей, которых случалось мне видеть в Лондоне. Вот они: Герцен, Огарев, Бакунин и молодой Герцен.

Прежде всего я познакомился с молодым Герценом случайно в зоологическом саду, где я узнал его, что он русский, именно потому, что с ним был один человек одетый по-крестьянски, которого фамилию я узнал после, его зовут Мартьяновым.

С молодым Герценом обошли мы сад и, заходя в то отделение, где был носорог, я говорил ему, что я купил один и послал в Россию, и что есть у меня его фотографический портрет. Он просил у меня его, и я ему дал на другой или на третий день, когда он пришел ко мне за портретом. После этого он меня просил к себе, и я был у него один раз, не видив там, кроме него, никого. После этого он встретился со мной в трактире и тут были его отец, Огарев и Бакунин. Он тут меня познакомил с ним[и], где ни о чем особенном не говорили, кроме того, что каждый себе обедал. По выходе из гостиницы Герцен просил меня зайти к нему (молодой Герцен), и я еще раз был у него, где были и отец его и Огарев, и Бакунин.

Ни с кем из них не имею ничего общего, кроме того, что Бакунин просил меня передать в Париже Ивану Сергеевичу Тургеневу о том, чтобы он хлопотал о выписке его жены из Сибири в Тверскую губернию, то же самое просил передать в Петербурге брату его, которого видел один раз и имени не знаю. Я передал это Тургеневу в Париже, а потом в Петербурге, Тургенев, тоже приехав в Петербург, написал мне записку и звал к себе (с Тургеневым я познакомился в первый раз в Париже, передав ему карту Бакунина и просьбу по вышеизъясненному предмету); я пошел к Тургеневу, и тут он мне говорил, что он говорил уже с женой брата Бакунина и что их семейство согласно ее выписать, и просил меня на его счет дать жене брата Бакунина триста рублей, за что Тургенев дал мне расписку. В это время пришел ко мне маркиз де Траверсе, которого видел я у Тургенева и говорил, что он уже отдал по этому делу не знаю сколько, и чтобы я тоже вручил жене Бакунина вышеупомянутые 300 рублей за счет Ив. Сергеевича Тургенева. Я их отдал и тем кончил, надеясь в свое время получить от Тургенева мои деньги, которых срок был в сентябре. Вот вся сущая истина и кроме этого, никаких сношений или поручений с их стороны не имел, в чем и подписываюсь.

 

В о п р о с ы:

5.

В бумагах ваших оказался список разных лиц, с коими вы вели переписку во время пребывания вашего в России и за границею. Предъявляя вам этот список, комиссия требует, чтобы вы объяснили, какого содержания были ваши сношения с каждым из лиц, поименованных в списке?

О т в е т ы:

Из числа лиц, в списке означенных, был я в сношении с Хафафьянцом, как с своим знакомым; иногда посылал на его имя письма мои из-за границы на имя Гайрапетьянца или своих домашних, т. е. семейству нашему; кроме этого ни о чем другом не писал, как он ко мне, так и я к нему.

К Назарьянцу я писал, как к своему приятелю, часто по делу издаваемого им армянского журнала в Москве под заглавием «Северное Сияние» и кроме этого ничто другое не входило в содержание моих к нему (писем), равно и его ко мне писем.

К Гайрапетьянцу я писал, то просил денег, по индийскому делу, как от градской главы, то давал ему известия о месте моего нахождения или о ходе порученного мне индейского дела, часто просил то же передать «нашим», то-есть семейству нашему и родным, полученные им от меня известия, вот содержание моей с ним переписки.

Кроме этих лиц, с прочими другими случилось мне переписываться по делам или семейным, или денежным, коих содержание касалось лично до меня или до того, к кому были они адресованы, и что в настоящее время даже не все помню.

Еще раз повторяю здесь, что «к своим» значит, к нашему семейству, и, как я припоминаю, в оригинале этого списка везде или по большей части по-армянски написано «մեր տունը» - «мер тун», то есть в наш дом, хотя по-русски нельзя так выразиться.

Мне изустно заметили, кого я называю законником? Не законник, а законовед в Калькутте, ходатай по судебным делам при тамошнем суде, с кем я имел и сношения и переписку по порученному мне индийскому делу.

Мне заметили, кто такие Устимович и Ковальский ? Эти бывшие студенты, ныне докторы, с которыми я был знаком в Москве и к которым случалось мне писать по денежным делам, и больше ничего.

Мне заметили, кто такой Станислав ? Я теперь припоминаю, он интерпрет в Лондоне в той гостинице «Прованс Отель», где я стоял в первый раз, его видел там в качестве переводчика, его там звали Mr. Stanislos, и я несколько раз писал к нему, сообщал ему мой адрес, чтобы он переслал мне письма, полученные в гостинице, куда я просил адресовать. Кроме этого не был с ним ни в каких других сношениях и не знаю, кто он такой, ибо таких интерпретов очень много в Лондоне.

 

В о п р о с ы:

6.

Кто такие лица, изображенные на оказавшихся у вас и вам предъявляемых девяти фотографических портретах и 14 визитных карточках; где находятся эти лица, по какому случаю вы с каждым из них знакомы и что означает сделанная на одном из портретов надпись на армянском языке?

О т в е т ы:

Из этих портретов 5 мои личные, один: доктора Султаншаха, один: архимандрита в Иерусалиме (армянского) по имени Исаи; один: армянина Симеонянца, сына священника, и последний девятый: армянина офицера Михаила Миансарова.

Доктора Султаншаха я знаю из детства, архимандрита видел в Иерусалиме, он сам фотограф, и когда я, по просьбе г-на Норова, бывшего тогда в Иерусалиме, купил у архимандрита несколько портретов, то архимандрит на память подарил мне свой портрет. Портреты Симеонянца и Миансарова я получил в Тифлисе, где они имеют постоянное жительство, с которыми я познакомился случайно.

Из 14 визитных карточек две принадлежат Тургеневу; случай моего с ним знакомства я описал в предыдущем пункте. 3-я моя собственная. 4-я армянского доктора в Париже О. Кятиба, с которым я познакомился по болезни, 5-я Колли, негоцианта в Москве, с которым я виделся в Париже в 1861 году. 6-я Савича, он в Лондоне, я купил через него итальянские 5% билеты, к которому меня послал Гибб, о котором говорил я во 2 пункте. 7-я и 8-я Derussy и Bouvard суть французы, которые жили в Калькутте в одной гостинице со мной. 9 и 10-я одного итальянца, тоже стоявшего в той гостинице, т. е. Angello Rozetto, остальные: 11, 12, 13 и четырнадцатая суть карты армян, живущих в Калькутте; их имена Аветум, Мелитос, Давид и Апкар, на карте которого по-армянски написано: «Когда напишешь ко мне письмо, то адрес сделай по следующему».

С калькутскими армянами я познакомился по случаю моего там пребывания и кроме дружбы не имел никаких сношений.

 

В о п р о с ы:

7.

В каких отношениях вы находились с нижепоименованными лицами, коих фамилии, а некоторых и адреса значатся в ваших бумагах: Александр Карлович Мейснер, Марья Сергеевна Ольхина, Николай Яковлевич Ростовцов, Михаил Миансаров и Петр Симеонян в Тифлисе: Навроцкий, Пыпин, Марья Николаевна Доносская; Иван Савич, Вас. Петрович Поливанов: Бероев; Карл Станисл. Оберт; Алекс. Григор. Глухов; Иван Степ. Шварев и Н. Тютчев ?

О т в е т ы:

Мейснера, Ольхину, Ростовцова вовсе не знаю и в лицо не видал и их адрес написан в книжке моей рукой их родственника, клейного браковщика при здешней бирже Василия Ивановича Кусова с тем, чтобы я в случае, если встречусь с ними, то мне кланяться от него. Но случилось так, что я никого из [них] не видал и не искал. С Кусовым я виделся у Хафафова, который по доверенности Гайрапетова торгует здесь клеем. О Миансарове и Симеоняне я говорил в предыдущем пункте. Навроцкий и Пыпин суть профессора здешнего университета; первый читает в восточном факультете, а второй был экзаменатором, я с ними не имел никакого отношения, кроме того, что, может быть, был по делам лекций и экзаменов у них.

Марья Николаевна Панова (а не Доносская) – актриса в Москве, которую я знаю с 1857 года. С ней познакомился я случайно и кроме дружбы не имел никаких с ней сношений.

О Савиче я говорил в предыдущем пункте.

Василия Петровича Поливанова я вовсе не знаю, но встретился с ним на пароходе, когда ехал я в Иерусалим, он тоже ехал с дядей своим, с г-ном Норовым. Этот последний приказал Поливанову написать письмо в Россию и меня просил отвезти это письмо в Константинополь и бросить на почту.

Вместе с этим написали мне они этот адрес и просили меня, приехав в Россию, быть у них, но я не был ни разу.

Бероев был профессором армянского языка в здешнем университете и кроме того он читал армянские рукописи, доставленные в цензурный комитет, по этим случаям я иногда, но очень редко, ходил к нему и кроме того не имел с ним никакого дела или сношения. Карл Степанович Оберт цензор в здешнем цензурном комитете, у которого я был один раз, доставив ему из цензурного комитета рукопись, одобренную Бероевым, и больше не был у него ни разу. Алек. Григор. Глухова я вовсе не знаю и не имел с ним никаких сношений, кроме того, что я видел его и сказал ему поклон от доктора Нефталя, которого я видел в Лондоне по случаю моей болезни. Ив. Степ. Шварова вовсе не знаю, и его имя записал я в книжном магазине типографического депо, к нему один раз ходил я на место его службы, он геодезист и служит в типографическом депо, по делу об составлении и гравировании исторической географической карты древней Армении. Кроме этого раза я больше не был у него и ничего о нем не знаю, кроме того, что он инженер и подполковник. Н. Тютчева я вовсе не знаю, но этот адрес дал мне Тургенев, чтобы, приехав в Петербург, спросить там об адресе Тургенева.

Вот все, что знаю и что пишу по чистой совести.

 

В о п р о с ы:

8.

Когда, где и по какому случаю вы познакомились и в каких отношениях находились с Иваном Тургеневым, который, извещая вас о своем отъезде, сообщал вам, где остановится в Берлине и Петербурге, по приезде же в сей последний город, прислал вам свой адрес, приглашая к себе, и которому вы, 1 июня 1862 года, в С. -Петербурге дали заимообразно 300 руб. ? Какая ему инструкция была прислана к вам из Лондона, при письме 16 мая 1862 года, для прочтения и в чем должны были состоять ваши действия по этой инструкции?

О т в е т ы:

Когда и по какому случаю познакомился я с Тургеневым, об этом говорил я в предыдущих пунктах.

Касательно 300 рублей, данных мною Ив. Тургеневу, я тоже говорил, что эти деньги были отданы жене брата Бакунина.

Инструкция, которая называется здесь, была того же самого содержания, что и письмо Бакунина ко мне, т. е. о том, как поговорить с его братом, как послать деньги к жене его и как выписать ее в их деревню, в Тверскую губ., - вот все содержание всего его Бакунина поручения и вот цель, к которой должны были стремиться. Я отдал жене Бакунина сказанные 300 рублей, от Тургенева, что может доказать его расписка, находящаяся в комиссии, и более ни во что не замешан.

Р. S. По требованию комиссии объясняю, что все мое действие должно было состояться в том, чтобы говорить во 1) с Тургеневым, во 2) с братом Бакунина, о выписке его жены из Сибири. Деньги, мне было сказано, передать жене брата Бакунина. Брату Бакунина я должен был говорить, чтобы он уговорил своих семейных согласиться принять в дом жену Бакунина. А как они должны были ее выписать и как действовать - я ничего не знаю, мое дело было передать Тургеневу и брату просьбу, я ее передал; мне поручил Тургенев передать жене брата Бакунина 300 рублей, я отдал и тем кончил.

 

В о п р о с ы:

9.

Кем и для чего написаны оказавшиеся в ваших бумагах адресы: Натальи Семеновны Бакуниной и маркиза Николая Александровича де Траверсе. Знакомы ли вы с этими лицами и по какому случаю?

О т в е т ы:

Адресы эти написаны рукой Ив. Сергеевича Тургенева, по делу, касательно жены Бакунина.

Я один раз был у Натальи Семеновны Бакуниной и вручил ей от Тургенева 300 руб., о чем я уже говорил. О маркизе де Траверсе я говорил в предыдущих пунктах.

 

В о п р о с ы:

10.

Кто такой и где находится Петр Александрович Курдюмов, в записке коего, найденной в ваших бумагах, изъяснено: «Когда вы будете писать ко мне из Петербурга, то надпишите адрес, данный мною маркизу де Траверсе, когда ж будете пересылать ваши письма ко мне ему по почте, то адресуйте их так: в С. -Петербург, маркизе Марье Николаевне де Траверсе, в Гончарной улице, в дом Прокоповича, для передачи Петру Александровичу Курдюмову. Таким образом надписанные, они нераспечатанные верно дойдут ко мне». Какую вели вы с этим Курдюмовым, через маркиза де Траверсе, переписку и по какому поводу сей последний был посредником в этой переписке?

О т в е т ы:

Записка эта написана рукой Бакунина и он, вероятно, себя разумеет под фамилией Курдюмова. Я эту записку получил, как помнится, в Париже, и он об этом мне ничего прежде не говорил.

Что же касается до Траверсе, то Бакунин мне вовсе не говорил, почему он его избирает посредником и какие у него с ним сношения. Он только мне говорил об нем, что он тоже будет стараться уговорить родных Бакунина выписать его жену. Я никакой переписки с Курдюмовым через маркиза не имел; и если б пришлось бы мне писать к Бакунину, то содержание письма могло быть только касаться его жены.

 

В о п р о с ы:

11.

В ваших бумагах найдена визитная карточка Бакунина со следующею, сделанной им на ней надписью: «Другу Налбандову от Герцена, Огарева и меня общий и сердечный поклон. Просим мы Вас принять подателя сего А. И. Ничипоренко, как нашего друга, к которому Вы можете иметь безусловно такое же доверие, как к нам самим. Ноtel du Louvre, 128». Так как из сего обнаруживается, что вы состояли в сношениях с Бакуниным, Герценом и Огаревым и их агентом Ничипоренко, то комиссия предлагает вам объяснить со всею откровенностью, когда именно и по какому случаю вы с этими лицами познакомились и в каких сношениях с ними находились; когда и где означенную карточку передал вам Ничипоренко и в чем заключались ваши с ним объяснения?

О т в е т ы:

С Бакуниным я других отношений не имел, кроме того, что уже неоднократно объяснял, карточку эту передал мне у Тургенева, в Париже, совершенно мне неизвестный человек; зачем Бакунин его посылал ко мне и с какой целью, мне вовсе не известно и я кроме этого одного раза его не видал; что же касается до сношений его с Герценом, Огаревым и Бакуниным, то я говорю по чистой совести, что решительно не знаю.

Касательно знакомства моего с Герценом, Огаревым и Бакуниным я уже объяснил в предыдущих пунктах. Я ни в каком случае не знаю ни их намерений, ни же образа действия; кто такой этот Ничипоренко, и что за человек, и с каким намерением он пришел к Тургеневу, где мне передал эту карту, я не знаю, и зачем Бакунин называет там Герцена и Огарева, когда они сами могли дать свои карты, тоже не знаю.

Еще раз повторяю, что, кроме дела о выписке жены Бакунина, ко мне никаких поручений сделано не было ни от самого Бакунина, ни же от Герцена или Огарева. Вот сущая правда, за что готов я принять присягу.

Ничипоренко передал мне эту карту у Тургенева, и мне ничего не говорил, потому что я тотчас же должен <был> ехать куда-то, и я оставил его у Тургенева и после его не видал ни за границей, ни же в России. Вот все, что знаю по этому вопросу.

Р. Տ. Прибавляю здесь, по замечанию комиссии, что ни Герцен, ни Огарев, ни же Бакунин, никогда мне не говорили ни о своих планах, ни о своих действиях, и я ни в чем не был с ними в сообществе.

 

В о п р о с ы:

12.

Когда, от кого и для какой надобности вы получили оказавшееся в ваших бумагах и вам предъявляемое письмо Бакунина, от 27 февраля 1862 г. из Лондона, адресованное в г. Сумы, Харьковской губернии, к Пимену Петровичу Лялину, с фотографическою карточкою Бакунина и печатным экземпляром его статьи, под заглавием: «Русским, польским и всем славянским друзьям»?

О т в е т ы:

Письмо это, запечатанное вместе с экземпляром статьи Бакунина, передал мне маркиз де Траверсе, на имя Лялина в Харькове, и кроме этого он дал мне к нему свое письмо, т. е. от себя. Так как письмо Бакунина и статья его были запечатаны в конверте, который случайно разорвался, и так как я увидел там «Колокола» №, то ни того, ни другого письма не давал Лялину и не оставил на Харьковской станции, где должен был я передать смотрителю. Содержание письма Бакунина и маркиза де Траверсе мне было вовсе не известно.

Я их никому не показал и хотел уничтожить по приезде домой, но не успел, потому что был скоро арестован.

 

В о п р о с ы:

13.

Кто такой Nicolas, письмо коего, найденное в ваших бумагах, должно было передать Лялину; в каких отношениях находитесь вы с писавшим означенное письмо и его друзьями, так как он в письме называет вас: «наш истинный друг»; кто эти друзья, какая при письме препровождалась посылка Лялину и где она находится?

О т в е т ы:

Вероятно, маркиз де Траверсе, потому что он мне дал эти письма к Лялину. Посылка, о которой говорится, должно быть письмо Бакунина с экземпляром его статьи, которые, как я уже сказал, были запечатаны в особый пакет и переданы мне, который я не дал Лялину и не посылал по почте, ни же оставлял на станции, по причине, изложенной в предыдущих пунктах. Поэтому посылка эта теперь находится в комиссии.

Касательно моего знакомства с маркизом, я уже имел случай говорить в предыдущих [пунктах].

Я с ним познакомился по делу жены Бакунина и кроме этого, у нас не было никаких отношений.

P. S. Почему он (маркиз де Траверсе) называет меня нашим другом, и кто такие его друзья, я решительно ничего об этом не знаю, равно не знаю и в лицо не видал Лялина, к которому письма были адресованы.

 

В о п р о с ы:

14.

Предъявляя вам оказавшуюся в ваших бумагах писанную рукою Бакунина записку, с заглавием инструкция, из коей видно, что вы состояли агентом находящихся в Лондоне русских изгнанников, злоумышленно действующих против нашего правительства, комиссия требует, чтобы вы со всею подробностью объяснили все ваши действия по этой инструкции и наименовали лиц, с коими по сему предмету были в сношениях, равно для какого употребления Бакунин сообщил вам в этой же инструкции фамилии разных лиц и наименование местностей, с вымышленными прозваниями? Кто такие значащиеся в сей записке Лидов, Кетчер, Пан и Чернецкий и в чем должны были заключаться ваши сношения с ними?

О т в е т ы:

Главное содержание этой инструкции, как сама комиссия может видеть, относилось к делу о выписке его жены. Я никогда не состоял агентом русских изгнанников, никакого назначения и никакого поручения от них я не имел и ни в чем, кроме дела о жене Бакунина, не дал им слова или обещания. Бакунин, написав инструкцию по делу жены, присовокупил там объявленный мне список лиц, коих я не знаю и не был с ними ни в каких сношениях, никогда, никого из них не искал, ничего им не сообщал и ничего от них не получал.

Лидова, Кетчера, Пана вовсе не знаю и в лицо никогда не видал. О Чернецком слыхал я, что он содержит в Лондоне русскую типографию; я его знаю только по фамилии и никакого сношения с ним никогда в жизни не имел.

Что же касается до цели Бакунина, в составлении вышеуказанного списка, то, вероятно, была та, чтобы я ему сообщал сведения из России, но я ничего по этому списку не сообщал ему и, как уже говорил, никого из лиц, там наименованных, не знаю.

P. S. Что касается до письма к генерал-губернатору Корсакову, о котором говорит Бакунин, то я его не получил и он мне его не отдал.

Объяснение. Фразу: «Кроме дела о жене Бакунина не дал им слова или обещания» - объясняю, что, кроме дела о жене Бакунина, за другое какое бы то <ни> было дело я не дал слова или обещания ни Бакунину, ни Герцену, ни же Огареву и ничего по их поручению (которых не имел) не предпринимал.

 

В о п р о с ы:

15.

По содержанию предъявляемого письма к вам Бакунина, от 24 апреля 1862 г., объясните: где и через кого вы получили это письмо; за исполнение какого обещания благодарит вас Бакунин; какое он давал вам поручение относительно устройства переезда жены его из Иркутска в Лондон, и что вы по этому сделали; о чем остальном он намерен был переписаться с вами; о каком лексиконе говорится в этом письме; что вам известно о сношениях с Герценом и его товарищами, упоминаемыми в письме Марцианова и Альбертини и какие были собственные ваши сношения с этими двумя лицами и с Тургеневым, о котором говорится в письме, что вы ему полюбились; кто такой Сингль, о коем сообщает вам Бакунин, что давно его не видел и какие были ваши сношения с лицом, именуемым в письме Пан, который, как пишет Бакунин, без вас скучен, равно почему вы в предыдущем ответе показали, что Пана вовсе не знаете и даже в лицо не видали?

О т в е т ы:

Письмо это я получил по почте, в Париже. Благодарит он меня за то, что я передал Тургеневу его просьбу касательно его жены, о котором я неоднократно имел случай говорить. Относительно устройства переезда его жены из Иркутска в Лондон или в Тверскую губернию, он ничего более мне не говорил и не писал, как кроме того, чтобы переговорить с Тургеневым, который ему, т. е. Бакунину, обещал дать денег на сумму около 2 тысяч рублей сереб. (о чем мне говорил Бакунин еще в Лондоне) и кроме этого, чтобы говорить с его братом по этому же предмету.

Я, как уже неоднократно говорил, во 1), передал Тургеневу просьбу Бакунина, во 2), дал Тургеневу заимообразно 300 руб. сереб., которую сумму он меня просил вручить жене брата Бакунина, и кроме этого по этому делу я ничего не делал и более не мог бы и нечего было делать с моей стороны.

Об остальных вещах, о которых он изъявляет желание переписываться, я, положительно не знаю, но подразумеваю, быть может, он говорит о ее (т. е. жены своей) дальнейшем, т. е. в Лондон, отправлении, о чем он мне в Лондоне не говорил и первый раз писал он об этом в письме, которое в предыдущих пунктах было мне объявлено и на что я уже ответ написал.

Кроме этого, он ни о каких остальных делах со мной не говорил и, вероятно, с намерением, чтобы я не отказался от их исполнения; почему он сначала начал с жены, потом прибавил тот список различных лиц и местностей, без малейшего моего участия или согласия; потом уже послал с карточкой Ничипоренко ко мне; но во всем этом я невинен, ибо ничего не предпринимал и ни с кем из наименованных в списке лиц не был в. сношениях, о чем комиссия может спрашивать означенных лиц.

Под словом словарь он подозревает объявленный уже мне список наименованных там лиц.

О сношениях Мартьянова и Альбертини с Герценом и с прочими русскими изгнанниками мне ничего не известно, кроме того, что они бывают у них, но чем они в Лондоне занимаются и что за люди, решительно не знаю. Я же с этими лицами не имел никаких сношений и ни о чем с ними не говорил. Об отношении моем с Тургеневым я уже говорил много раз; повторяю еще, что кроме того, что говорил с ним о жене Бакунина, и кроме того, что дал ему 300 руб. больше никакого сношения с ним не имел и прежде, чем в первый раз познакомился с ним в Париже, его вовсе не знал.

Сингля я не припоминаю, положительно; быть может, в Лондоне шутя называли кого-нибудь этим именем, но я его не помню.

Фамилию Пан, я, как сказал в предыдущем пункте, не знаю, но так как в Лондоне вообще поляков зовут панами, то Бакунин, может быть, подразумевает под этим словом Станислава, о котором я уже говорил и который как переводчик был часто вместе со мной, ибо я не знаю английского языка; или же подразумевает Тхоржевского, с которым я хотя виделся, но ничего о нем не знаю, кроме того, что он книгопродавец и что часто бывает у русских изгнанников. Поэтому я говорил, что Пана не знаю и в лицо не видал, ибо такой фамилии не знаю и не знаком с человеком под такой фамилией.

Р. S. В объявленном мне письме Бакунин под словами: Прейват, джентльмен подразумевает Герцена; Юнором зовет он его сына, и поэтом - Огарева.

 

В о п р о с ы:

16.

Кто такой ваш парижский друг, через которого вы получили письмо Бакунина от 6 мая 1862 г. и кто такой ваш парижский соотечественник, коего адреса требует от вас Бакунин?

О т в е т ы:

Письмо Бакунина от 6-го мая я не получил через кого бы то ни было, а через почту. Хотя Бакунин пишет, что посылает это письмо через моего парижского соотечественника, но сам же в том самом письме говорит, что не знает его адреса, след., я не мог получить это письмо, как только по почте.

Что же относится до парижских армян, то хотя Бакунин и знает, что там живут армяне, но никого из них не знает и я никого ему не рекомендовал, это подтверждается и следующим его письмом, где он говорит, что я не послал ему адреса моего соотечественника.

Армян в Париже много, и я, как приезжий, как армянин познакомился с некоторыми из них, а именно: с архимандритами нашими Саркисом, Амбросием и Карапетом, равно и с докторами: Кятиб, Рафаельян, Пешдималджиан и Нуриджан, с которыми я, кроме лично дружеских или денежных, других отношений не имел.

 

В о п р о с ы:

17.

В этом письме, писанном из Лондона, Бакунин говорит: «Здесь много русских. Между ними много бестолочи, но есть и хорошие люди между ними, я особенно [сошелся] с одним положительно хорошим и полезным человеком - с Николаем Ильичем Вороновым. Он будет в Питере в июне и привезет вам от меня письмецо. Примите его как хорошего человека, заслуживающего полного доверия. Он был учителем гимназии в Ставрополе, потом в Екатеринодаре. Теперь немедленно, по возвращении из-за границы, едет в Тифлис. Во-первых, научите его, как переписываться со мною и через Петербург и через Москву, а также через Одессу и через Тифлис, т. е. через Константинополь, куда ему должен быть дан адрес. Он в европейском и в азиатском отношении будет полезен. Поэтому не худо бы было рекомендовать его добрым людям в Тифлисе, которые были бы знакомы с добрыми людьми в Константинополе». В другом же письме, от 10 мая 1862 г., Бакунин, сообщая вам, что они (т. е. Герцен, Огарев и Бакунин) будут впредь называть Воронова Александр Петрович Baндерман и, прося вас принять его как друга, вам всеми тремя рекомендованного, выражается таким образом: «Он крепкий и умный хохол, долго проживший в Новороссийском крае и хорошо знающий Кавказ. В июне будет в Питере, а в сентябре в Тифлисе. Он переговорит с вами о новом средстве доставления наших товаров в Кавказский край. По получении сего напишите, кому из своих дельному и торговому человеку в Константинополе, за честность и дельность которого вы перед нами отвечать можете, и уговорите его устроить отношения по этому делу с контрабандистами в Трапезунде. Постарайтесь устроить это дело, любезный друг, не я один, сам Privat просит вас о том же. А когда увидитесь с г. Вандерманом (Вороновым), вы научите его, к кому обратиться в Тифлисе для того, чтобы притти в сношения с главою константинопольской контрабанды. Смело рекомендуйте ему ваших торговых друзей в Тифлисе и других местах. Наш долг вам за него отвечать, и он готов служить вашим интересам точно так же, как служит нашим». Так как из сих писем ясно обнаруживается участие ваше в злоумышленных намерениях лондонских изгнанников, то комиссия требует, чтобы вы откровенно объяснили ваши действия по этому предмету, кто ваши сообщники в Петербурге, Москве, Одессе, Тифлисе и Константинополе и какие вследствие означенных писем вы имели сношения с Вороновым?

О т в е т ы:

Сказанного Воронова я не знаю и никогда не видал, ни за границей, ни же в России, и об этом человеке, в Лондоне, мне ничего не говорил Бакунин, чему свидетельствует он сам, говоря, что он его нашел между многими русскими, бывшими тогда в Лондоне, след., после меня. Научить его (Воронова), как писать Бакунину через Петербург, через Москву, через Одессу и через Тифлис, т. е. через Константинополь, я не мог бы, ибо Бакунин самому себе противоречит, прося меня писать ему (Бакунину) через Траверсе, стало [быть] у меня не было никаких связей,

через которые я мог бы писать к нему независимо от Траверсе; как же я после этого мог поучать Воронова; из Москвы я тоже не мог бы, где я был только коротко знаком

с Назарьянцом, о котором я уже говорил и который никаких заграничных корреспонденций не ведет, кроме того, что только один раз писал ко мне во все время моего отъезда из России за границу и до приезда в Россию. Точно так же и в Тифлисе, где не имею я никаких сношений, кроме того, что мною было говорено в предыдущих пунктах. Этим ясно выражается непоследовательность Бакунина. В Константинополе не мог я дать ему адреса, потому что я сам не имею с Константинополем постоянного сношения и где мои знакомства и переписки были касательно лишь денежных или семейных вопросов.

Бакунин говорит: «не худо бы было» Воронова познакомить с добрыми людьми в Тифлисе, «которые были бы знакомы с добрыми людьми в Константинополе». Здесь очевидно, что я не знал таких лиц, ни в Тифлисе, ни в Константинополе, которых называет Бакунин добрыми людьми. Если б я имел таких лиц и если б я знал их, к тому если б я был единомышленником Бакунина, то он знал бы всех их поименно и уж не говорил «было бы», а просто: вот с таким и с таким человеком. Бакунин не знал моих парижских знакомых, о чем он сам свидетельствует, которые гораздо ближе к Лондону, нежели Тифлис или Константинополь.

Об идеях и намерениях Бакунина я ничего не знал в Лондоне, ибо он мне ничего не говорил подобного, как после предлагал, в своих письмах в Париж.

Я не отрицаю: он. как видно из его писем, желал бы сделать из меня агента; но это желание его; и я, кроме дела его жены, ничего решительно, по его письмам или желаниям не предпринимал и не исполнял. Тем более, что сказанного Воронова я не видал и никакого письма от него не получал, ничего к нему не писал, ибо я совсем не знаю его и не имею надобности в нем, ни с кем его из моих знакомых не познакомил, никаких адресов и никаких писем ему не давал.

Что же касается до контрабанды, я об этом ничего не знаю, кроме того, что читается в письме Бакунина, и что я в первый раз читал его в Париже. Я в этом деле ни душой, ни телом не участвовал, ибо у меня нет и не было ни желания, ни же намерения служить ему, или другому, третьему агентом. У меня нет и не было знакомых контрабандистов, и никогда с ними не встречался, стало быть я никак не мог быть тут им полезен. Это самое показывает, тоже, что Бакунин меня не знает, но он пишет это ко мне как незнакомому армянину, в надежде: не могу ли сделать то или другое? Я ему дал слово, что передам его просьбу Тургеневу, и передал; последний просил денег взаймы, я отдал; больше я ничего не должен был делать.

Следовательно, я не имел никакого участия в злоумышленных намерениях Лондонских изгнанников. Поэтому по требованию комиссии говорю откровенно и с чистой совестью, что по этому предмету я ничего не предпринимал. ничего не делал, нет у меня сообщников ни в Петербурге, ни в Москве, Одессе, Тифлисе или Константинополе. С Вороновым же я не имел никаких сношений, ни лично, ни письменно, его в жизни не видал, ему никогда не писал, и от него никогда ничего не получал. Вот сущая истина.

Р. S. Прибавляю здесь, по замечанию комиссии, что я слыхал в Лондоне о том, что Бакунин в связи с славянами и поляками; но какими именно я не знаю, равно не знаю, кто мне говорил об этом, ибо все русские, которые находятся в Лондоне, знают это. Под словом «все русские» я подразумеваю русских путешественников, со многими из которых я встречался или в трактирах, или в Бритиш музеумe и которых вовсе не знаю.

 

В о п р о с ы:

18.

Кто такой и где находится Поль Коризе, о коем Бакунин в письме 10 мая 1862 г. спрашивает вас: может ли он обращаться к нему с делом  и будет ли получать от него ответы, говоря: «теперь только что дела загораются»? Какие это дела?

О т в е т ы:

Поль Коризе был в Константинополе. Он итальянец» и служит в чьем-то торговом доме. Я познакомился с ним в Константинополе на бирже, у которого я купил русское золото на стерлинги.

Однажды Бакунин меня спрашивал эту фамилию, которая ему была знакома, вероятно, через итальянцев. Я ему сказал, что я его знаю как служащего в торговом доме.

Теперь, как видно, он хотел иметь с Константинополем сношения, и поэтому меня спрашивает: может ли он обращаться к нему и получит ли ответ, на что я не мог бы никак отвечать, ибо не знаю, о каких именно делах он хотел говорить с ним, которые только что загораются, как выразился он.

Может быть, что он хотел войти с ним в сношение по делу контрабанды, не надеясь на другое через меня знакомство. Я не знаю, и сколько могу судить, Поль Коризе не такой человек, который мог бы заняться контрабандой.

 

В о п р о с ы:

19.

Когда, где и через кого получили вы предъявляемое письмо к вам Бакунина, от 6-го июня 1862 г. ? Какую брошюру и для какого вашего приятеля вы просили Бакунина прислать вам из Лондона; откуда и каким путем вы послали в Лондон Бакунину, Герцену, Огареву и Тхоржевскому свои фотографические портреты? Равно, когда и к кому вы писали письма по словарю, данному вам Бакуниным, которые сей последний именует французскими и для которых он сообщил вам еще другой пространнейший словарь?

О т в е т ы:

Объявленное мне письмо я получил через маркиза Траверсе [зачеркнуто: или через Тургенева]. Я у Бакунина просил прислать мне брошюру какого-то Чихачева об Италии, но он ее мне не послал. Портреты свои (фотографии) я послал из Парижа Бакунину.

Словарь пространный, о котором говорит Бакунин, по смыслу его письма видно, что был дан Тургеневу, у которого я не списал его и даже не просил. У меня от него был объявленный уже мне в предыдущих пунктах лексикон и более этого я от него не получал другого пространного словаря, и не знаю, почему он именует французским. Что касается того, - писал ли я кому по этому словарю письма? - то отвечаю, что сколько я помню, по этому словарю кроме, как Бакунину, не писал. Впрочем, не спорю, быть может, и написал записку или что-нибудь маркизу Траверсе, или, быть может, Тургеневу, потому что положительно не помню, и поэтому не утверждаю.

Насчет брошюр, о которых в комиссии мне объявили, что я от Бакунина получил 4 экземпляра, не могу более сказать, что уже говорил, что не помню, ибо он писал однажды и маркизу Траверсе, что присылает брошюры, но маркиз Траверсе мне говорил, что он их не получал; вот все, что я теперь помню об них.

Р. S. Бакунин говорит, что брошюру я просил для приятеля моего; но это не правда, а он пишет точно так же, как свой словарь называет французским языком.

 

Прибавка.

Объявленное мне письмо я получил в Петербурге, в начале июня, портреты свои я послал Бакунину из Парижа по почте, имя Тургенева зачеркнуто мною, потому что я по слабости моей памяти сомневался, кто мне дал это письмо, маркиз Траверсе или Тургенев? Но после, прочитав письмо и увидев, что там о Тургеневе говорится, я поправил свою ошибку.

 

Заметка.

Содержание письма или записки к маркизу, Тургеневу или Бакунину я не помню, но полагаю, что это должно было касаться дела о выписке жены Бакунина.

 

Примечание.

Обширный словарь, данный Бакуниным Тургеневу, о котором я говорил, что не списал и не просил его у Тургенева, здесь прибавляю, что его и не видал.

 

В о п р о с ы:

20

На имя проживающего в Петербурге Хафафова, Бакунин прислал вам к присланным до того 4, еще 10 экземпляров напечатанной на армянском языке книги, называемой им Поварскою. Но эта книга, изданная в 1862 г. В Париже, под заглавием Земледелие, заключает в себе суждения вовсе не о поварском искусстве, а о существующих правительствах и между прочим о России в возмутительном духе. Объясните: с какою целью желали иметь эту книгу; когда и через кого были вам переданы 4 экземпляра оной и какое сделали вы из них употребление; равно почему Бакунин адресовал эти книги и письмо на ваше имя к Хафафову?

О т в е т ы:

Я этой книги у Бакунина не просил. Касательно 4-х экземпляров этой книги, как я уже говорил, я не помню, ибо я был тогда нездоров и второпях, на дороге, и следовательно, никакого употребления из них сделать не мог, если б даже и получил; но, сколько я помню, маркиз Траверсе однажды отдал мне письмо, где говорилось о каких-то брошюрах, не помню было ли название или нет, но он мне не давал, ибо он также не получал, как мне он говорил.

Адрес мой на Хафафова я дал в Лондоне, уже мною упомянутому Ивану Савичу, который занимается там торговлей и который просил меня познакомить его с Хафафовым, насчет торговли клея.

Я здесь сказал Хафафову, и он, не знаю через какой торговый дом, послал к нему пробу клея. Может быть, Бакунин у него взял этот адрес, ибо Бакунин знал, что я имел денежное сношение с Савичем.

В объявленном мне письме, Бакунин рекомендует мне какого-то Павла Ветошникова, с которым «я могу вести торговую корреспонденцию». Я этого человека не знаю и никогда не видал; если ему было сделано какое-нибудь поручение от Бакунина, я не знаю, я только понимаю, что он под словом торговой корреспонденции подразумевает переписку с ним, т. е. с Бакуниным. Что же касается до цен товаров, то это мне непонятно, ибо я не помню наизусть его словарь, который он мне дал и который был мне объявлен в комиссии.

 

Пояснение.

Я говорил в этом вопросе «о книге я не помню», поясняю, что не помню, получил ли я ее или нет.

 

В о п р о с ы:

21.

С какою целью составлены оказавшиеся у вас и вам предъявляемые словарь и шифр? Поясните каждую фразу словаря, равно, кто, кроме вас, имел подобные словарь и шифр и с кем вели вы по оным переписку?

О т в е т ы:

Словарь, на армянском языке, мне комиссией объявленный, не составлен мной; но, как я уже на подлиннике подписал в комиссии, он переписан мной у армянина Мисакьяна, живущего в Париже, который в свою очередь переписал от некоего Петрос-Бея, агента и партизана одного шарлатана, выдающего себя за принца Армении и живущего в Милане с своими приверженцами.

Упомянутый шарлатан, которого никто из армян, живущих в различных государствах, не знает, два раза напечатал в Милане одну жалкую брошюрку на французском языке, под заглавием «Мемуары», где он, приводя целый ряд нелепых писем своих к различным государственным сановникам России и некоторые их письма, говорит, что русское правительство его обидело, лишило его земли и, наконец, без всякого стыда клевещет, что будто правительство отняло у него драгоценные камни короны, его предкам принадлежащей. Этого человека, сколько парижские армяне могли узнать у его агента, упомянутого Петрос-Бея, содержит английское правительство; правда ли, нет ли, я ручаться за это не могу, ибо никакой веры ни к шарлатану, ни же к его агенту, которого и не видал я лично, не имею, но что слыхал, излагаю подробно и верно.

Шарлатан этот, называя себя Леоном из династии Лусиньян, в нынешнем году издал печатный циркуляр на французском языке, под следующим заглавием - Циркуляр, адресованный ко всем державам Европы, диктатором и протектором Армении Леоном. Циркуляр издан, сколько я помню, в начале марта настоящего 1862 г. и напечатан на самой грубой бумаге, в Милане, хотя он пишет там место своего пребывания в Зейтуне, что находится в Таврских горах, где он от роду и ногой не ступил. Циркуляр этот был перепечатан, если не ошибаюсь, в начале мая сего года в одной итальянской газете, под названием «Италия», выходящей в Милане или в Турине, но вернее в Милане; впрочем, экземпляр этого циркуляра, по всей вероятности, должен находиться и в нашем Министерстве иностранных дел, ибо, как я уже говорил, он был адресован ко всем европейским державам.

В сказанном циркуляре, изложенном жалким французскнм языком, как мне говорили знатоки французского языка, он обращается к европейским державам и просит, чтобы некоторые города в Киликии, на восточном берегу Средиземного моря, были объявлены вольными городами. Что будто Англия предложила турецкому султану освободить какой-то город или место (не помню хорошо, ибо один раз мельком читал его циркуляр, который был в руках парижских армян) и что султан было обещал исполнить требование Англии, но потом не сдержал своего слова. Далее говорит, что он (самозванец) <с> горстью своих горцев (нужно предполагать армян, живущих в Таврских горах) воевал с неприятелями и побеждал их. Еще много подобных нелепостей, которых теперь не помню. Говоря кратко, весь его циркуляр дышал ложью, ибо он никогда не был в Таврских горах, ни с кем не воевал и в Зейтуне вовсе не был, где будто издан сказанный циркуляр.

Увидев наглость и бесстыдство этого авантюриста, я возымел мысль написать против него сильный протест и напечатать его на всех языках. С этой целью я написал его на армянском языке сначала и, окончив его, начал переводить, или подобный же протест написать на русском языке, намереваясь его печатать с предварительного позволения нашего правительства, поэтому и издание оставил до приезда моего в Россию. Упомянутый мной протест находится в моих бумагах, оконченный на армянском языке и недоконченный, или не совсем обработанный, еще на русском; комиссия может удостовериться в истине моих слов, если благоволит взглянуть на него.

Между тем, шарлатан, не довольствуясь одним изданием брошюр и циркуляра, потому что они ему не приносили никакой материальной пользы, за которой, как видно, гонится он, начал переписку с турецкими армянами (с некоторыми своими партизанами), чтобы армяне послали ему денег на приготовление к освобождению Киликии. При этом он сочинил этот словарь и посылал к своим корреспондентам, желая показать им вид, что он в связи находится с лицами, названными в его словаре. Сколько парижские армяне могли узнать от армян, бывших в Италии, то он имеет сношение с некоторыми гарибальдийцами; но имеет ли он [сношение] с самим Гарибальди или с прочими, то это верно не знает никто, и я более этого не слыхал.

Желая предостеречь армян от этого авантюриста, чтобы в самом деле он не выманил у них денег, я и некоторые парижские армяне написали письмо в Константинополь к своим знакомым, находящимся в тамошнем Патриархате, и, послав им лексикон, взятый у агента авантюриста, просили не верить ему и рассказать об этом всем, чтобы никто не посылал ему денег. Письмо это и лексикон отвез в Константинополь доктор Кятибьян, который в то время хотел ехать через Константинополь в Адрианополь.

Вот какими судьбами лексикон этот, вместе с приготовленными мною протестами, остался в моих бумагах.

Что касается до меня, то я на этом лексиконе никогда никому не писал и общего с этим шарлатаном ничего не имею.

Мне заметили в комиссии, не это ли пространный словарь, о котором говорит Бакунин в своем письме ко мне? На это еще раз повторяю, что тот словарь был послан не мне, а Тургеневу, как сам Бакунин говорит в своем письме, и я его не видал, не просил у Тургенева и не списал, что может подтвердить сам Тургенев. Еще лучше, если находится в комиссии словарь, посланный Бакуниным Тургеневу, то она может их сличить и этим путем удостовериться в истине моих показаний.

На вопрос: кто кроме меня имеет экземпляр этого словаря, я отвечать не могу, потому что, как уже выше изложил, словарь этот взят у агента шарлатана, который посылал к своим приверженцам, но к кому именно, это мне не известно, потому что, кроме презрения, другого чувства не питаю к сказанному шарлатану, никогда не находился ни с ним, ни с его агентами (которые мне и не известны, а пишу это по слухам), в каких бы то ни было сношениях.

На вопрос: что значит каждая фраза в упомянутом лексиконе, другого значения и другого объяснения дать не могу, кроме того, что перед каждым словом или фразой написано самим шарлатаном. Что же вообще касается истинного значения этого словаря, то я, основываясь на общий слух, носившийся в Париже, полагаю, что шарлатан пустил этот словарь, чтобы показать вид, что он работает для освобождения Киликии, и этим путем выманить у армян денег. Этот слух или мнение есть более вероятные и потому, что у него нет ни войска, ни пушек, ни ружей, и сам скиталец, то там, то сям, в Европе; между тем в словаре он поместил и войско, и пушку, и ружья, что же это - если не полное шарлатанство?

Я выше забыл упомянуть, что в изданном шарлатаном мемуаре напечатаны имена окружающих и почитающих его лиц, которых я не помню теперь, но что-то было числом более десяти, в чем комиссия может удостовериться, если экземпляр из этого мемуара находится у правительства. Еще забыл я упомянуть о том, что он писал в Париж к своему агенту Петрос-Бею, когда сей последний находился там, чтобы он хлопотал о собирании денег, по крайней мере на сумму в полмиллиона франков, и что он (самозванец) выйдет тогда из Италии вооруженный, как Минерва из главы Юпитера. Об этом всем мне говорили, смеясь, парижские армяне.

Что же касается до шифров мне объявленных, то объясняю, что шифры эти ничего общего не имеют с словарем, - с делом многократно упомянутого шарлатана; они были мне сообщены от Апкара из Индии, через одного индийского армянина Малхаса, с целью, чтобы на них писать им из России в Индию о ценах разных товаров, которые получаются из Индии. Они еще в бытность мою в Калькутте просили меня познакомить их с более известными торговыми домами в Петербурге и в Москве. Об этом меня просили и другие тамошние негоцианты, именно: итальянец Розетто и француз Арно; последний дал мне письмо на имя редактора здешнего французского журнала, которого я не доставил по адресу, будучи очень слаб здоровьем.

На этих шифрах и на словаре, о которых выше было упомянуто, я ни к кому не писал ни одного слова и ни от кого не получал, и они так без всякого употребления остались моих бумагах. Экземпляр из них должен находиться у Апкара в Калькутте, но есть ли и у других индийскихармян то же самое, не знаю, хотя многократно слыхал, что они о ценах товаров переписываются шифрами, но этими или другими, не знаю.

Вот все, что по этому пункту знаю.

 

В о п р о с ы:

22․

Предъявляя оказавшееся в ваших бумагах письмо к вам из Константинополя, от 14/26 мая 1862 г., комиссия требует, чтобы вы во всей подробности объяснили содержание оного, равно кем оно писано и по какому случаю вы находитесь с этим лицом в сношениях?

О т в е т ы:

Письмо это написано ко мне турецким армянином Се ֊ ропе Такворьяном, с которым я познакомился в Константинополе, как с хорошим человеком, и кроме лично дружеских, в других сношениях с ним не находился. Что касается до содержания объявленного мне его письма, то честь имею объяснить, что, когда я выезжал из Константинополя в конце прошлого года, некоторые армяне, в том числе и автор письма, меня просили передать парижским армянам, нельзя ли через знакомых иметь возможность перейти в подданство Франции или Италии, чтобы этим путем обеспечить себя в Константинополе. Приехав в Париж, я передал их просьбу тамошним армянам, которые говорили, что таким путем никак нельзя перейти в подданство Франции, ибо в этом случае необходимо самому ищущему подданства жить лично во Франции, не знаю сколько лет, и что можно еще что-нибудь сделать в Италии. С этой целью они отыскали одного армянина Хачатурьяна, итальянского подданного, который тогда находился в Париже. Этому Хачатурьяну сообщили мы просьбу сказанных лиц и просили, что если он может что-нибудь сделать, то сделал бы. Он нам говорил, что он знает многих итальянцев, в том числе и Мадзини, что он постарается как-нибудь это сделать, когда поедет в Лондон.

В это время вышел указ Порты, что христиане, принявшие подданство других держав, должны отправиться на землю своих государств или оставить их подданство. Исключение из этого правила могло быть только в том случае, если посольства европейских держав примут несколько лиц под свое частное покровительство, как будто они нужны им там, в Константинополе, в качестве служащих. После этого указа, уже нужно было, кроме подданства или паспортов, выхлопотать еще и особенное покровительство итальянского посольства в Константинополе.

Когда об этом мы говорили Хачатурьяну, то он сказал, что не знает теперь, как еще раз просить об этом Мадзини, который в свою очередь просил было при первой просьбе Хачатурьяна собрать в Константинополе денег, сколько возможно, в пользу итальянского дела. Мы подумали, подумали об этом и, желая выручить его из затруднительного положения, сказали, чтобы передал Мадзини при второй просьбе, что об этом уже сделано предложение константинопольским знакомым и что они постараются собрать сколько-нибудь денег.

Хачатурьян, уже второй раз проезжая из Парижа через Лондон в Манчестер, был у Мадзини и, взяв от него письмо на имя его знакомого в Константинополь, послал его в Париж, для пересылки в Константинополь, к Серопе Такворьяну, чтобы он явился к тому лицу, кому было адресовано письмо, просить о ходатайстве в итальянском посольстве о принятии их в подданство и под покровительство Италии, сообщая ему в то же время, что они составили из трех лиц, просивших подданство, комитет для собирания денег. Вышеупомянутое письмо Мадзини, равно и письмо к Такворьяну не были посланы мною, а армянином Нуриджаном, ибо я тогда был нездоров и не выходил из комнаты.

Когда же, как в предыдущем пункте говорил, мы (т. е. я и другие парижские армяне) писали в Константинополь 9-го мая с Кятибьяном о шарлатане и послали его лексикон и просили предупредить всех не верить ему и денег не посылать, то в этом письме я положил маленькое письмо к Такворьяну о том, что было сделано насчет их ходатайства, относительно подданства и покровительства, и о том, что было говорено Мадзини касательно собирания денег, сколько можно.

Вследствие этого я получил от него объявленное мне письмо от 14/26 мая 1862 года, где он говорит, что получил мое письмо от 9-го мая, но письмо Мартироса, т. е. Мадзини, еще не доставлено в то место, куда следовало, потому что они еще не приступили ни к составлению комитета, ни к собиранию денег. Он говорит, что он не может сказать тому, кому было адресовано письмо, что есть комитет и что собирают деньги, когда на самом деле нет ничего. А когда они успеют что-нибудь сделать, то тогда стало можно дать письмо. Он в этом письме жалуется, что его товарищи (в ходатайстве паспорта) ему не содействуют и что ему одному трудно. После этих выражений опять говорит о том же самом, что он не может сказать, что имеют комитет в Константинополе, чего они не имеют, что это поставит его в критическое положение, да и товарищи его не позволяют сообщить такого рода дело тому человеку, что, как целое общество (армяне) полагает, может им повредить. Впрочем, говорит он: еще раз подумайте, т. е. если нет другого средства, то напишите ко мне, следует ли вручить ему, т. е. к кому письмо было адресовано Мадзини.

К этому присовокупляется, что он (автор письма) совершенно спокоен насчет моих распоряжений, до него касающихся, то есть насчет подданства, о котором я просил Хачатурьяна и других парижских армян, ибо я, по этому случаю, в первый раз с ним познакомился через них и более этого дела не имел никаких других сношений.

После всего этого Такворьян сообщает мне тамошние новости, что он старался иметь в Константинополе ложу братства и получить на его открытие позволение, что это общество будет называться «Гайк, или Орион» (созвездие Ориона по-армянски называется Гайком) и что оно будет состоять под покровительством Англии, от которой тоже получили позволение, что оно вроде масонской ложи будет иметь право созывать тайные собрания, попроще, чем по системе масонов. Далее излагает цели этого общества: иметь попечение о неимущих и больных братьях и снабжать их деньгами, и что главное таковая ложа, существующая в Лондоне, будет им помогать.

Обо всем об этом я в первый раз читал в приведенном письме и решительно ничего не знаю более, ибо, когда я получил это письмо, уже был тогда на отъезде из Парижа, ни одного слова я в ответ ему не написал по этим предметам и более от него писем не получал. Открыли ли они это общество, или нет - положительно ничего не знаю.

Далее он сообщает мне по предмету благотворительного общества, а не учреждения Благотворительного общества, ибо оно 3 года уже как существует. Это общество, которое не имеет никаких тайных собраний, ни совещаний, учреждено с целью, чтобы поддержать училища и бедных учеников, преимущественно из сирот. Он говорит, что собрали довольно денег. Это в пользу сказанного общества. Говорит: «Письма к внешним агентам еще не отправлены». Объясняю: когда я отправился из Константинополя в Индию (через Лондон, о чем на своем месте уже было говорено), то некоторые из членов этого общества просили меня передать в Египте и в Индии армянам о существовании такого общества и просить их помощь. Я говорил об этом в Египте и в Индии, где многие охотно пожелали участвовать и предлагали мне взять от них денег, которые они хотели пожертвовать, но так как я не был от этого уполномочен со стороны общества, то не взял ни копейки и сказал, что я их желание передам в Константинополе, пусть они сами назначут в этих местностях своих агентов. Когда же я приехал в Константинополь, то, действительно, сообщил обществу, т. е. некоторым мне знакомым членам его, адреса армян, живущих в городах Египта и Индии и желающих принять на себя обязанность служить Благотворительному обществу. При этом я говорил членам общества написать пригласительные на это письма к людям, которых адрес я им доставил.

Вот этих-то лиц, автор письма называет «внешними агентами». Потом говорит он о Кятибьянце, с которым видается он часто; о Кятибьянце я уже говорил несколько раз, в этом и в предыдущих пунктах, он доктор и, кончив курс в Париже и приняв подданство Франции, отправился через Константинополь в свое отечество, в Адрианополь.

Далее, автор письма говорит о каком-то товаре, прибывшем туда из Тавров, т. е. из Киликии, которого я не знаю и о котором более ничего не слыхал.

Вот посильное мое объяснение по этому пункту, и более ничего не знаю.

Теперь, для того, чтобы яснее указать, что письмо было не к Мадзини, а от Мадзини, то присовокупляю, что в оригинале этого письма сказано: письмо г-на Мартироса, т. е. Мадзини, далее говорит не доставлено в свое место. Кроме этого, зачем посылать из Парижа письмо на имя Мадзини в Константинополь, когда он вовсе не бывает там, а живет постоянно в Лондоне. Еще, к этому, как бы я мог писать к нему письмо, когда я его не знаю и ни в каких сношениях с ним не находился.

Что же касается того, почему автор письма употребил в двух местах слова из лексикона шарлатана, именно при наименовании Мадзини и комитета, то это объясняется тем, что он, боясь турецкого правительства, чтобы письмо его не повредило ему, употребил эти слова из лексикона, который они получили, как я уже говорил об этом в предыдущем пункте.

Кроме этого, другого никакого содержания не могло иметь его письмо или какого другого смысла.

Сам он говорит, что у них и этого комитета нет и что поэтому он не может доставить письмо по адресу.

Я, как выше упомянул, сам на это письмо не отвечал, но так как оно было послано не прямо ко мне, а через одного армянина, то я, прочитав письмо, сказал ему, чтобы он им написал, чтобы они сами сделали, как хотели, и я более не вмешиваюсь, ибо и Хачатурьяна не было в Париже, и нечего было более делать.

Тем и все это кончилось.

 

В о п р о с ы:

23.

Также предъявляя вам письмо из Нахичевана от Гайрапетьянца, 12 декабря 1861 г., комиссия предлагает вам разъяснить содержание этого письма и ваши с Гайрапетьянцом сношения?

О т в е т ы:

В Нахичеване по делу о церковных капиталах, находящихся у чиновника Халибова, было большое дело, начатое по распоряжению г<осподина> министра внутренних дел. Это дело было самовольно прекращено архимандритом Айвазовским, исправляющим должность епархиального начальника. Вследствие этого некоторые люди, приверженцы Халибова, с ними вместе и Айвазовский, воздвигли гонение на Гайрапетьянца. Айвазовский неоднократно жаловался г<осподину> министру, и г<осподин> Екатеринославский губернатор граф Сиверс, приняв сторону Айвазовского, притеснял Гайрапетьянца, и, наконец, лично приехав

в Нахичеван, заставил Гайрапетьянца помириться с Халибовым. Об этих гонениях я было слыхал в Константинополе и написал к нему и просил известие; вот он объявленным мне письмом уведомляет меня, чтобы я насчет его был спокоен, и что дела идут хорошо, т. е. нет более гонений. Потом говорит, что приехал из Тифлиса учитель Навасартьянц, что по приезде моего мы откроем там училище (наследства, большею частью оставленные в Индии, были для этой цели). Далее говорит: «постараемся иметь в Нахичеване типографию, чтобы город Нахичеван не имел нужды в других городах». Этим он разумеет явную с позволения начальства типографию.

Потом говорит, что на него и на меня смотрят, т. е. Айвазовский, Халибов и их партизаны, потому что несколько человек, из них и Айвазовский, не хотели, чтобы я ехал за наследствами в Индию. Вследствие этого он остерегает меня, чтобы я вел дело так, чтобы не пришлось ему и мне и целому обществу краснеть.

Далее сообщает, что все наши приятели хороши, т. е. здоровы и неизменны в том самом твердом положении. Это все относится к противоположной Халибову партии.

Далее он говорит, что для вида нужно несколько благочестие (в армянском оригинале պարկեշտություն - скромность), смирение и молчание. Это потому, как я уже говорил, что граф Сиверс заставил его мириться с Халибовым, без всякого удовлетворения со стороны Халибова в пользу церквей.

Говоря кратко, все намеки, в этом письме находящиеся, относятся к местному нахичеванскому делу и никакого другого смысла не имеют.

О сношениях моих с Гайрапетовым я говорил в предыдущих пунктах.

 

В о п р о с ы:

24.

Кем составлено на армянском языке и для чего у вас находилось описание веществ, из коих в России, Англии, Франции и Австрии приготовляется порох; также что означает сделанная на сем описании заметка: «из Константинополя от одного только лица получено известие о том деле; все прочие же письма вовсе не упоминают»?

О т в е т ы:

Статья эта есть часть целой технической химии, которую переводил в Париже армянин Нуриджан и его рукой написана. Он часто приносил ко мне и другие части этого сочинения и на этот раз как он зашел ко мне, не застав меня дома, оставил статью и сделал на ней заметку, «что из Константинополя от одного только лица получено известие», т. е. о деле паспортов, о которых я (выше) говорил в предыдущих пунктах, потому что письмо Мадзини к его знакомому было им, Нуриджаном, послано в Константинополь. Он говорит: «от одного лица», разумея Такворьяна, и что <на> все письма прочие, т. е. от других армян, просящих тоже подданства н покровительства Италии, нет известий.

Статья эта случайно осталась у меня от него и второпях забыл ему возвратить.

 

 

II

1862 года декабря 13-го дня, в Высочайше учрежденной в С. -Петербург Следственной комиссии кандидат

С. -Петербургского университета Ми х а и л На л б а н д о в

после священнического увещания на предложенные ему

вопросы показал:

В о п р о с ы:

1.

Подтверждаете ли вы данные комиссии объяснения не имеете ли присовокупить чего-либо?

О т в е т ы:

Что я показывал прежде, то и теперь подтверждаю, и существенного не имею прибавить ничего, кроме, что надо будет добавить о подробностях армянского письма, на которое я написал объяснение по переводу, сделанному в комиссии, хотя сущность остается одна и та же.

 

В о п р о с ы:

2.

В означенных ответах своих вы показали, что ни в какие преступные сношения и переписку с находящимися в Лондоне русскими изгнанниками не вступали и ничем к распространению их пропаганды не содействовали, кроме изъявления Бакунину согласия улучшить положение жены его. Напротив обстоятельства дела, служа опровержением таких ответов ваших, показывают, что вы имели преступные сношения с лондонскими пропагандистами, состояли в переписке с ними, для чего Бакунин сообщил вам вымышленные фамилии разных лиц и главное Бакунин присылал к вам лиц, изъявивших согласие содействовать его планам, как, напр., Ничипоренко и Воронова, с тем, чтобы вы руководили ими. Поэтому комиссия вновь требует от вас чистосердечного объяснения о сношениях ваших с лондонскими пропагандистами и о том, какое вы принимали участие в их деятельности?

О т в е т ы:

Что я показал прежде о роде моих сношений с русскими изгнанниками в Лондоне, то же самое подтверждаю теперь, что я их агентом не был, что я не служил распространению их пропаганды. О том, что с какой целью были ко мне адресованы Бакуниным Воронов и Ничипоренко, я решительно не знаю, ибо Воронова вовсе в жизни не видал, а Ничипоренко видел один раз у Тургенева, о чем неоднократно уже говорил в разных пунктах, мне предложенных прежде.

Так как Бакунин просил меня насчет своей жены, то при этом перед самым моим отъездом он дал мне письмо, которое мне было предъявлено, где он, говоря в подробностях о своей жене, между прочим, присовокупляет словарь имен и фамилий разных лиц. Но главное и существенное – это дело его жены, о чем он говорит во всех своих письмах ко мне, как о главном, в чем комиссия может удостовериться, если благоволит обратить на них внимание.

Я уже говорил прежде, что быть может Бакунин желал бы из меня сделать агента, но я никогда им не был и никакого отправления не совершал.

Вследствие этого, по поводу настоящего требования комиссии, еще раз повторяю, что я никакого участия в их деятельности не принимал.

 

В о п р о с ы:

3.

Кроме того комиссия имеет сведение, что вы достали турецкий паспорт для агента и соучастника лондонских пропагандистов Василия Кельсиева, который весною сего года приезжал в Россию под именем турецкого подданного Василия Яни. Объясните, от кого вы приобрели паспорт для Кельсиева и почему вы решились снабдить его турецким паспортом, зная, что он русский подданный; а также покажите с полною откровенностью о замыслах, для осуществления которых Кельсиев отправлялся в Россию и которые должны быть вам известны по близкому отношению вашему к лондонским пропагандистам, а равно о соучастниках Кельсиева в России по означенному делу.

О т в е т ы:

Я никакого паспорта не достал для означенного в вопросе Василия Кельсиева, и мне решительно не известно, приезжал ли он в Россию и с какой целью. Следовательно, не могу знать ничего более по этому делу, ибо дело это мне вовсе не известно и не знаю, зачем он приезжал (если приезжал) и кто такие его соучастники в России, о чем мне предложен вопрос.